Обратная связь По роду профессиональной деятельности детского психолога мне постоянно приходится сталкиваться с различными случаями образовательной дискриминации в нашей стране. Под-вергнуться дискриминации может и успешный гимназист, и выдающийся лицеист, если вдруг образовательные обстоятельства начнут складываться для них неудачно. А обстоятельств мо-жет быть великое множество.
Дети есть дети, и все они разные — иногда непредсказуемые, «неуправляемые», «про-блемные». Очень часто они становятся «нежелательными» для школы: учителям надо напря-гаться, искать к ним индивидуальный образовательный подход, как это предписывают, между прочим, инструкции для педагогов. Но возиться с ними хлопотно, и у учителей всегда наготове отговорка: «у меня в классе тридцать человек, ко всем индивидуально не подойдешь». В итоге нестандартным детям рекомендуется перейти в специальные школы «для умственно отсталых» — при том что интеллектуально они развиты достаточно.
Еще одно основание для дискриминации — экономическое неравенство. Совсем недавно я консультировал 11-летнего мальчика, который переживает самую настоящую травлю со стороны учителей и одноклассников. Причина – отказ матери сдать 2000 рублей на выпускной вечер после 4-го класса. Воспитывая ребенка одна и получая небольшую зарплату, она просто не имела этой суммы. Кто же мог предположить, что этот отказ ее ребенку припомнится, да еще как! Учителя 5-го класса получили от своей коллеги информацию о «финансовой неблагонадежности» этой матери, то есть, говоря простым языком, что «с нее нечего будет взять». К мальчику стали негативно относиться сначала учителя, а затем и активисты из родительского комитета, которые не стали приглашать ребенка на все внешкольные мероприятия. Под влиянием родителей некоторые дети стали дразнить мальчика «нищим» и «бомжом». Ребенок впал в тяжелую депрессию. Ему срочно понадобилась специальная психологическая помощь и перевод в другую школу — «с человеческим лицом».
Наконец, в ряду дискриминированных оказываются дети, у которых в силу ряда куль-турных и социальных обстоятельств просто нет возможностей для равного со своими сверстниками старта на ниве образования. Часто это внутренние мигранты из дальних провинций, которые с родителями переехали в Москву или Петербург — например, из далекого дагестанского села. Все для этих детей на новом месте другое: культура, обычаи, традиции, язык, вера, отношения между людьми. Кроме того уровень знаний, полученных в сельской школе, не соответствует уровню учеников столичных школ. Яркий пример такого неравноправия на стартовом уровне — цыганские дети и дети трудовых мигрантов из стран ближнего зарубежья. Для них, безусловно, все другое. Им очень трудно дается русский язык, родители часто не могут помочь им с уроками.
Таким образом, образовательная дискриминация – это очень широко распространенное явление. Дискриминируемым потенциально может стать любой ребенок. Но самые большие образовательные сложности переживают дети с глубокими социально-культурными отличиями, например, нацменьшинства.
Суть образовательной дискриминации заключается в полном или частичном неисполне-нии своего учительского долга в отношении одной категории детей в сравнении с другой. Учитель должен подходить к любому ученику с открытым сердцем, непредвзято, полностью передавая ему необходимые знания. Для этого учителям надо иметь много человеческой энергии. На всех ее не хватает. И поэтому легче и проще учить «удобных», во всех смыслах, учеников. На них и будет направлена эта энергия, а все что останется — если останется — на прочих. К этим «прочим» как раз и относятся дети — переселенцы с Северного Кавказа, цыганские дети, дети трудовых мигрантов из стран СНГ.
Дети с Северного Кавказа — это жители России и, соответственно, где бы они ни оказа-лись, в отношении них должны соблюдаться права наших граждан, в частности, право на обра-зование. Однако выясняется, что некоторые из них то не чувствуют себя в школе комфортно. Напротив, у них есть ощущение своей чуждости, ощущение себя гостем, временно прибывшим в данное место. Конечно, ушли те времена, когда откровенно ксенофобски настроенные учите-ля могли во всеуслышание выразить свои чувства в адрес таких детей — мол, убирайтесь туда, откуда приехали. Сейчас настроенные так педагоги знают, что за подобную выходку их могут уволить с работы или того хуже — подать на них в суд. Но эти дети знают предрассудки обще-ства, часто формулируемые в СМИ: например, многие политики, признавая их жителями Рос-сии, тем не менее, выражают сожаление о большом притоке мигрантов из этого региона. «А хорошо ли это для наших городов? — спрашивают они. — Конечно, это жители России, но все же…»
Чего только стоила шовинистская по своей сути кампания, раздутая в СМИ по поводу отличных результатов ЕГЭ, регулярно получаемых 11-классниками с Северного Кавказа. Ведь помимо обвинения в коррупции чиновников этих республик, продвигается еще одна страшная мысль – о неспособности этих детей показывать лучшие результаты по сравнению с москов-скими школьниками. Они, мол, не совсем полноценны и не могут иметь такие высокие дости-жения. Особенно унизительно звучат язвительные вопросы типа: «Неужели они и русский язык знают лучше, чем их ровесники в Москве и Петербурге?» Может быть, из-за таких телевизионных передач и статей в газетах многие северокавказские дети не чувствуют себя равноправными российскими гражданами? В свою очередь, мало кто из учителей пытается разгадать эти потаенные мысли у своих трудных учеников и помочь им почувствовать себя эмоционально лучше в отрыве от родного края. Поэтому рассмотренную категорию учеников можно назвать формально принятой в наши школы, но эмоционально не воспринятой.
Еще труднее детям из семей, приехавшим с Южного Кавказа. Хотя многие из этих лю-дей, бежавших от злого рока и тяжелой доли, например, из зон военных конфликтов, получили российское гражданство, их по-прежнему на каждом шагу останавливают блюстители порядка для проверки документов. Из-за страха перед полицией они стараются лишний раз не выходить в центр нашего замечательного города Петербурга.
Судьба их детей в качестве учеников складывается по-разному. Где-то они учатся вместе с русскими детьми, являясь немногочисленными «иностранцами», где-то пытаются объеди-ниться и поступить в те школы, где уже учатся их соплеменники. Мне часто приходилось и приходится выслушивать от своих клиентов различные мифы и небылицы про азербайджан-ских школьников в нашем городе. Недавно один шестиклассник пытался убедить меня, что в одной из школ города, в районе, где я когда-то работал, их, аж, больше половины. Школу, о которой он говорил, я прекрасно знаю. В действительности в ней не более десятка азербайджанских детей. И дальше мой юный клиент делится со мной своими опасениями: они как одна большая банда, их все боятся! Конечно, такие фантастические мысли не могли родиться в голове мальчика без поддержки и раздувании со стороны взрослых, родителей и учителей. Но это все очень тонкие, трудно уловимые моменты.
Мне вспоминаются две школы в нашем городе с открывшимися в них национальными классами – армянским и грузинским. В первый год их существования случайно встретившиеся мне родители учеников этих школ жаловались мне, что им пришлось перевести своих детей в другие школы именно по причине открытия этих классов. Одну семью особенно раздражало то, что в школе, где учился их ребенок, стали появляться учителя-кавказцы.
Таким образом, многие из детей эмигрантов из республик Закавказья переживают в про-цессе своего обучения плохо сдерживаемую недоброжелательность «коренных» петербуржцев, юных и взрослых. Другие — таких меньшинство — пытаются создавать классы с этническим компонентом, чтобы хоть как-то чувствовать свою связь с исторической родиной и не забывать родной язык.
В этой связи мне вспоминаются данные социологического опроса на тему толерантности молодежи (журнал «Бизнес и власть», 2000 год). Студент одного из ведущих вузов страны на вопрос, как он понимает толерантность, честно и красочно ответил, что он считает себя толерантным потому, что он готов сидеть в аудитории за одной партой с негром и терпеть его.
Что касается детей мигрантов из Средней Азии, то мне кажется, что ситуация, к сожале-нию, только ухудшается. И связано это не только с тем, что этим ученикам по-прежнему трудно усваивать русский язык и русскую культуру, и не с тем, что каких-либо дополнительных бесплатных вариантов помощи для ликвидации этих проблем государство не предлагает, а с самой невозможностью поступить в школу.
В нарушение международных прав детей на образование везде, где бы они ни находи-лись, в последнее время активизировались формальные барьеры для недопущения детей ми-грантов в образовательные учреждения города. Более жесткая политика наших миграционных властей отразилась на администрациях школ. Теперь только через районные отделы образова-ния такие дети могут получить разрешение на учебу. Для этого нужно собрать много докумен-тов, у детей должна быть обязательная регистрация, которой зачастую нет. Все эти походы в РОНО родители, плохо знающие русский язык и наши реалии, переживают очень болезненно. И уже часто на этапе общения с нашими чиновниками у многих родителей пропадает желание устраивать детей в школу. Специальных кампаний по выявлению необучающихся детей РОНО не устраивают: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Ухудшает положение и ди-ректива УФМС, предписывающая школам сообщать о регистрации родителей обучающихся у них детей. Это, естественно, тоже отпугивает мигрантов, у которых регистрация – основная проблема. Забирают детей из школ и из-за проблем обучения, из-за жалоб учителей. Дети без регистрации не могут сдавать экзамены за 9-й и 11-й классы, поскольку они не граждане Рос-сии.
Огромная проблема — обучение цыганских детей. Низкая образовательная культура ро-дителей цыганских детей, до сих пор во многом отрицающих саму идею образования, не может служить оправданием для властей оставлять все как есть. До сих пор лишь единицы талантливых цыганских детей, в том числе и жителей компактных поселков-«таборов», заканчивают 11 классов и поступают в техникумы и вузы. Большинство ограничиваются начальной школой или двумя-тремя классами после нее.
Среди тех, кто учит цыганских детей, встречаются настоящие подвижники. Мне приятно каждый раз на очередном семинаре по проблемам образования в АДЦ «Мемориал» видеть таких учителей, знакомиться с их уникальным опытом образования цыганских детей. И становится горько каждый раз, когда коллеги приносят информацию об очередной школе — и где-то в российской глубинке, и вблизи культурной столицы — где обучение цыганских детей больше похоже на трагикомедию, а учителя не любят своих учеников, исполняют свои обязанности лишь формально.
До сих пор не изжиты факты сегрегационного, раздельного обучения цыганских и рус-ских школьников. За примером далеко ездить не нужно: достаточно посетить Осельковскую среднюю школу Всеволожского района, где это происходит, якобы, по воле самих цыганских родителей. Кстати, лично для меня остается спорным вопрос о целесообразности обучения цы-ганских детей в специальных «цыганских» школах, построенных в таборах. Возможно, это имело бы смысл, если бы в таких школах преподавались цыганская культура и язык, и делалось бы это не в рамках начальной школы, а в формате полной 11-летней программы. Сейчас же та-кие школы в массе своей представляют собой нечто изолированное и во многом ущербное.
Завершая первую часть обзора проблем образовательной дискриминации в России, мне хочется охарактеризовать ее в целом как скрытую, с локальным (в отношении цыганских детей) сегрегационным компонентом.
Латышский против русского
Так получилось, что, анализируя текущее положение дел с образованием нацмень-шинств, я оказался по приглашению коллег-психологов в Латвии. Естественно, я поинтересо-вался, что правда, а что ложь в рассказах о положении русских в этой стране, поскольку основ-ной источник информации для меня об этом – наше телевидение. Когда мы обменялись впечат-лениями о сути дискриминации в образовании у нас и в Латвии, то мои рижане ответили мне: «О, здесь все просто. Вы в России переживаете за судьбы тех детей, которые относятся к кате-гории «понаехали тут». А у нас в Латвии в роли тех, кто «понаехали», — мы, русские. И в пер-вую очередь, «понаехавшие тут» — наши дети». С их слов, ситуации в Латвии выглядит так.
Последние декреты в сфере образования в Латвии окончательно запретили русские шко-лы, т.е. школы, где основное преподавание велось на русском языке. Теперь русские школы могут быть только частными. Это, по мнению моих информантов, дискриминация № 1.
В результате, с их точки зрения, точки зрения нацменьшинства (к слову, русскоязычного населения в Латвии – треть), резко ухудшилось качество преподавания всех предметов, потому что качество нового преподавания на латышском хуже российского, советского; потому что исключаются многие достижения российско-советской науки и культуры; потому что цитирование многих советских и российских источников, с их слов, просто не рекомендуется, так как это антипатриотично; потому что антипатриотичной считается вся история СССР и России.
Тем самым дискриминируется право русскоязычных детей на сохранение своей нацио-нальной идентичности, поскольку условия латышской школы ее напрочь исключают.
Наибольшая обеспокоенность родителей связана с ожиданием результатов выпускных экзаменов своих детей – тестирования по латышскому языку. Высшие и хорошие результаты – это право их детей на поступление в вузы и колледжи. Средние результаты – право на достой-ную работу, низкие результаты – только на малоквалифицированную работу или статус безра-ботного.
Если ученик из русской школы становится по решению суда сиротой, то он автоматиче-ски переводится в латышское интернатное учреждение, что, по мнению моих информантов, резко обрывает его связь с русской культурой.
Ознакомившись с взглядами моих русскоязычных коллег из Латвии, я начал с ними дис-кутировать. Во-первых, я смел предположить, что самым больным пунктом нашей истории ла-тыши считают отсутствие критики оккупации Латвии Советским Союзом, т.е. всем известного исторического события, до сих пор одобряемого большинством русскоязычного населения Лат-вии. Таким образом, отменяются все возможности диалога между русскими и латышами как гражданами одного государства. Латышей можно понять.
Во-вторых, что плохого в том, что дети (речь не о взрослых, которые родились в СССР) будут хорошо знать язык страны, в которой они родились и живут?
В-третьих, есть своя логика в латышской образовательной политике. В каждой стране есть государственный язык, который государство обязано поддерживать.
Но мои доводы не переубедили моих оппонентов. Для них то, что они мне рассказали, – сплошная дискриминация. А парадокс заключается в следующем: в Риге везде слышна русская речь — значительно чаще, чем латышская. И вывески на магазинах и конторах зачастую тоже на русском языке.
Сразу же оговорюсь: с латышами о проблемах образования русскоязычных детей не раз-говаривал. Но у меня сложилось впечатление, что категоричная оценка русскоязычными взрос-лыми ситуации с образованием их детей во многом замешана на идеологии.
Тем не менее, по данным моей коллеги Натальи Зацепиной, исследовавшей некоторые стороны психологии русских и латышских старшеклассников, между ними нет существенных отличий. Например, и те и другие старшеклассники к окончанию школы становятся более тре-вожными, что может объясняться их естественной обеспокоенностью за свое будущее после окончания школы. А это, в свою очередь, психологически понятно для всех выпускников школ мира. Кончается детство, начинается взрослость. И как она сложится?
Я в этой статье изложил свой взгляд на ситуацию с образованием детей из национальных меньшинств. Возможно, некоторые мои суждения эмоциональны и кое в чем предвзяты. Во многом, рассказывая о России, я в первую очередь имел в виду свой Северо-Западный Федеральный округ, в котором живу, и информацию моих коллег, которую они привозят из других регионов. Наконец, я опирался на мнение наших «цыганских» учителей, самозабвенно и творчески работающих с цыганскими детьми. Конечно, кое-что меняется в лучшую сторону. В Петербурге под эгидой районных Отделов образования создаются экспериментальные площадки в школах, где компактно обучаются дети трудовых мигрантов. Создаются специализированные отделы для детей мигрантов в социальных учреждениях помощи семье и детям.
Но это все единичные случаи, полумеры. Главное — нет государственной системы для устранения дискриминации в сфере образования. А возможно, вообще нет желания с ней бо-роться. Очевидно и то, что после многолетней кампании по обучению школьников города азам толерантности — кампании, официально отмеченной дипломом Европейского Сообщества, — однозначно позитивных сдвигов в сознании наших юных граждан не произошло. Тем не менее, мы должны быть оптимистами, верить в лучшее. Поэтому, если на ваших глазах в российских школах происходит дискриминация детей из-за национальности, не отчаивайтесь. Не уходите из школы. Вместо этого уверенно отстаивайте права ваших детей. А если у самих не получается, обращайтесь за поддержкой в нашу организацию.
Успехов вам и вашим детям.
Ваш психолог
Илья Бердышев