Обратная связь Удивительна судьба некоторых слов – утрачивающих свой словарный смысл, становящихся какими-то символами политической и идеологической борьбы. Когда сами эти слова нагружены в первую очередь политическим смыслом – классовая борьба, пролетарская революция, – это еще куда ни шло, но в наши дни роль слов – возмутителей спокойствия досталась понятиям из совсем другой сферы, из области семейных и личных отношений.
Казалось бы, что может быть более далеким от политических баталий, чем воспитание детей и формирование гендерных ролей в семье и обществе? Сам этот вопрос, конечно, звучит наивно – нет более политизированной темы в современной России, да и, увы, во многих других странах, чем вопрос о ювенальной юстиции… Разве что тема гендерного равенства!
Первое время, сталкиваясь со страхом и ненавистью окружающих по отношению к мирному понятию «ювенальная юстиция», я искренне считала, что просто люди неверно представляют себе смысл этого термина. Мне казалось важным растолковывать, что ювенальная юстиция – это лишь один и весьма специфический аспект прав ребенка, касающийся судебной сферы, – в первую очередь, в случаях уголовного преследования несовершеннолетних или защиты прав ребенка-потерпевшего.
В странах, где и сейчас постоянно осуждают на длительные сроки лишения свободы детей, где практикуются пытки и даже убийства подозреваемых, задержанных, осужденных, – и все это касается попавших в область столь гуманной «юстиции» несовершеннолетних, – развитие институтов ювенальной юстиции совершенно необходимо. Разве не страшно подумать любому родителю или педагогу о том, что их подопечный (или просто знакомый) ребенок – пусть даже что-то плохое сделавший, участник кражи, драки, взлома, мало ли что бывает – попадет в полную власть тех самых полицейских, следователей, охранников, которые – мы ведь знаем… Тех, кто привык пытать, бить, насиловать, запугивать на допросах «с пристрастием», тех, кто убил в Петербурге пятнадцатилетнего Илью – задержанного вовсе без причин, тех, кто забил до смерти украинского мальчика в кубанской колонии.
Ювенальная юстиция – это просто бОльшая ответственность исполнителей и судей в делах, касающихся детей. Это – особые, более гуманные правила ведения допроса (и, между прочим, обязательное извещение родителей и адвоката – тоже элементы этой ненавистной многим «ювеналки», вовсе не отрицающей в этих вопросах важности именно родительского участия в судьбе ребенка). Это особенный способ проведения судебного следствия – специально обученными судьями, стремящимися минимально травмировать юного обвиняемого, свидетеля или потерпевшего. Это и возможность применения не самых жестких карательных мер к молодым нарушителям закона, всякие учреждения скорее психолого-педагогического плана, отличающиеся от системы «исправления наказаний», которая обычно лишает молодежь трудной судьбы всяких шансов на нормальную жизнь в будущем. Почти повсеместно распространенный запрет на применение «высшей меры» (будь то казнь или пожизненное заключение) к несовершеннолетним – тоже, если хотите, форма «ювенальной юстиции».
Но среди оголтелых борцов с «ювеналкой» вы не найдете откровенных сторонников убийства детей во время следствия или в форме назначенного судом наказания. Напротив – все эти ярые противники ювенальной юстиции на словах очень любят детей, все они больше всего на свете хотят их правильно воспитывать и делать счастливыми. Правда, воспитание счастливых и правильных детей означает обязательную систему родительских «поощрений и наказаний», под каковыми благолепными словами подразумевается домашние насилие. И вот тут хотелось бы им всем возразить: насилие, побои, такие проверенные временем воспитательные меры как порка, бичевание, пытка детей голодом и холодом запрещены не «ювенальной юстицией» – они запрещены законом почти каждой страны (уж точно стран Европы и бывшего СССР) и рядом международных правовых норм, далеко выходящих за рамки пресловутой «ювеналки». Конечно, обычно прямо не говорят о порке – говорят о том, что детей у родителей отнимут коварные ювенальщики, если только любящий родитель для пользы ненаглядного чада «поучит» его подзатыльником или ласковым шлепком. Немолодые мужчины, выступающие на ютьюб от имени какой-то «народной силы», даже обходительно именуют эти формы насилия «наши мимика и жесты», уверяя, что «для нас это святое – наказать ребенка, а нам откуда-то говорят, это не надо – да они просто хотят нас уничтожить». И вот тут, мне кажется, кроется истинная причина страха «уничтожения нашего святого» этой мнимой «ювеналкой», под которой, на самом деле подразумевается вся концепция прав ребенка (но также, как сторонники порки предпочитают деликатно именовать избиение «мимикой» и «шлепками», им проще не выступать прямо против прав, а говорить о таинственной и явно иностранной «ювеналке»). Ведь, на самом деле, никто не отбирает детей – даже в странах с самым суровым контролем за возможным насилием в семье – из-за шлепков: чтобы представители опеки забрали у родителей ребенка, нужны следы побоев, а этого уж «мимикой» не добьешься.
Страшно им не то, что нешлепаные дети вырастут глубоко несчастными и неготовыми к жизни, ненависть вызывает не право детей на гуманные суд и следствие – об этом и речи нет, это ведь, на самом деле, никого не волнует. Ключевые слова тут «они нас уничтожают» – то есть уничтожают нашу власть, наши вековые привилегии старших, нашу привычку управлять чужой жизнью по своей прихоти, эту априорную правоту родителей перед детьми всегда и во всем – без всяких правовых ограничений. Многие из радетелей за родительскую власть приводят в пример свое детство и благодатные побои, полученные ими тогда от старших, не замечая, что в основе их аргументации лежит простой принцип армейской дедовщины, – меня били, уж теперь и мне никто не запретит.
Наиболее убедительным доводом для многих в дискуссии о допустимости защиты прав детей в семье становится неприятие «вмешательства государства в личную жизнь». Это, конечно, неприятно – любое вмешательства государства в лице людей с погонами в жизнь не может радовать. Отказаться от этого полностью можно, однако, только добившись того, чтобы не совершалось больше никаких преступлений – тогда, действительно, будет не только не нужно, но и неправильно разрешать кому-то «вмешиваться». Но пока дети страдают и даже гибнут от рук взрослых, должны быть механизмы защиты.
Тот же принцип «невмешательства», только теперь еще отчетливее, «в личную жизнь традиционных семей» декларируется и растущей армией борцов с «теорией гендера». Люди, с детства привыкшие к разговорам о равноправии, в ужасе шарахаются от идеи «гендерного равенства». Хотя вопрос о гендерном равенстве имеет много больше отношения к взрослой жизни (основные показатели равенства тут – соразмерность оплаты труда мужчин и женщин, количество представителей гендерных групп в структурах власти, независимая роль в обществе – все это не очень касается детей), но ярые споры возникают опять вокруг вопросов воспитания дошкольников и школьников.
Стоит ввести в гугл-поиск роковое слово «гендер», как выскакивают панические заголовки: «Гендерная теория – это развращение детей!», разрушает преемственность опыта поколений» и, конечно же, «Гендерная теория – суицидальная диверсия Запада». В чем же видят антигендерные теоретики (почти всегда они же – борцы с ювенальной юстицией, часто даже в одних и тех же текстах и выступлениях) опасность этой диверсионной идеи?
Оказывается, разговоры о гендерном равенстве ведут к утрате идентичности, а уж от этого один шаг опять до «уничтожения»(«закономерным итогом внедрения гендерной философии на Западе станет ее самоуничтожение — ввиду физического вымирания»)и подчинения, так как «атомизированными людьми легче управлять». Не будем комментировать риски «самоуничтожения ввиду вымирания» какой бы то ни было философии – это слишком странный тезис.
А вот на рассуждение о том, что при утрате идентичности жертвы гендерной теории «атомизируются», что позволит злым силам подчинить их и захватить всю власть мира, стоит обратить внимание. Как бы дико ни звучали эти конспирологические опасения, в них мне видится объяснение самой природы страха перед зловещим «гендером». Ведь кому грозит утрата гендерной идентичности? Якобы детям, которых воспитают в идее, что мальчикам можно носить юбки, а девочкам – брюки, и даже – о ужас! – в некоторых детсадах уже девочкам дают поиграть в конструктор «лего», а мальчикам – в игрушечную кухню.
Очевидно, что дети всегда играют во все, если только их не запереть отдельно и не лишить игрушек «не для их пола», еще более очевидно – девочки носят брюки уже давно и безо всякой «утраты идентичности». Раз современный мир (по крайней мере, большая его часть) далеко ушел от практики отдельного образования для девочек и мальчиков, от обязательных длинных юбок и сжигания как ведьм женщин, «одетых в мужскую одежду», но пока не «самоуничтожился» и даже не вполне «атомизировался», то почему именно сейчас теория гендера угрожает ему? А потому, думаю, что позволить девочкам носить брюки – это еще не полный конец власти одного пола, а вот мальчики в юбках или на кухне – это признание равенства, равносильное поражению.
Борьба с ювенальной юстицией и борьба с гендерным равноправием очень похожи стилистически – нагнетанием истерии по совершенно простым и очевидным вопросам (ради чего используются сложные иностранные слова – как бы несущие западные диверсии), подменой понятий (говорим «мимика» подразумеваем побои, говорим об «утрате идентичности» – имеем в виду намерение сохранить неравенство). Главное же – они едины по сути, это борьба за «традиционное» угнетение и подчинение, борьба за власть и вседозволенность, борьба против прав детей, женщин и меньшинств.
Стефания Кулаева
Впервые опубликовано на сайте Радио Свобода