Обратная связь 
Прошло три года с начала полномасштабной российской агрессии, когда миллионы украинцев были вынуждены под обстрелами покидать свои дома, вывозить детей в безопасные места. Многие из детей, выехавших тогда из Украины, живут с тех пор в странах ЕС. Уезжая, их семьи не думали, что война продлится так долго, что дети вырастут в других странах, будут учиться на других языках. ЕС предоставил украинцам временное убежище – многие тогда воспринимали ситуацию как краткосрочное бедствие, планировали вернуться скоро домой, закончить образование в украинских школах. Часть семей вернулась, но многие вернуться не смогли: у кого-то родные места оказались в оккупации, у кого-то – разрушены войной, – для всех Украина эти годы оставалась небезопасной. Постепенно почти все дети перешли на обучение в местных школах на местных языках, влившись в образовательный процесс принимающих стран.
В некоторых случаях родители прилагали большие усилия, чтобы дети смогли влиться в местные школы и учиться на языке страны, как рассказала многодетная мама:
Самое главное, что дети попали в немецкие классы, потому что в немецких классах образование очень хорошее. У нас было много дополнительных уроков, курсов, репетиторов, и все-таки мы добились, что дети как бы в уровне уже лучше стали сравнительно с другими, им дали шанс, и вот они попали в немецкие классы.
У детей появились социальные связи, старшие подростки порой искали и находили работу (подработку), заканчивали школы, поступали в средние профессиональные или высшие учебные заведения, обретали профессию. Многие подростки поняли, что хотят получать образование в ЕС, не планируют возвращаться доучиваться в родные места. При этом они думают о том, что, получив образование, возможно, поедут работать в Украину. Некоторые подростки берут на себя двойную нагрузку: учатся в европейских школах, но не бросают и онлайн-образования в Украине, чтобы получить украинские аттестаты. Их родители все чаще понимают, что решение судьбы детей теперь в руках самих вырастающих подростков, и не знают, что посоветовать, осознавая, что окружающая их теперь реальность слишком отличается от того, к чему они привыкли дома.
Одна мама так описала свои сомнения по поводу выбора младшего сына:
Он говорит: «Я никуда не думаю в университет, мне университета не надо, мне ничего не надо. Теперь можно деньги зарабатывать и не заканчивая университет», знаете. Так я – я не знаю… Я, как бы, уже и не настаиваю, так как я, в сущности, уже сама запуталась и не знаю, что лучше, что не лучше. Потому что понятие университета, правда, здесь немножко другое, чем у нас. У нас в Украине такое впечатление, что чуть не каждый имеет университетское образование. А здесь, мне кажется, что если уже закончил университет, то уж ты все равно уже себя ценишь, и ты уже имеешь больше возможностей. Но не знаю… Сейчас мир настолько меняется, что я уже этого младшего и не заставляю. Хотя нет, желательно, – я бы хотела, как мама, чтобы они имели высшее образование.
При этом и сами представители украинского юношества, оказавшиеся в ЕС, ощущают мучительную неопределенность, не зная, что ждет их в будущем. Как рассказала студентка, вынужденная покинуть Донбасс (ее родной дом и семья родителей были оккупированы в феврале 2022 года), ей до сих пор не удается определить свой жизненный план даже на ближайшее время:
«Вот эта вот такая волна, которая утащила меня в Бельгию, она до сих пор меня каким-то образом тащит. Я не всегда понимаю, что вообще происходит, я не знаю, в какой стране я буду жить через год. Ну, сейчас я заканчиваю своё обучение, хорошо, а дальше – мне либо начинать работать, либо идти в магистратуру, либо в Бельгии, либо в Украине, либо в какой-то другой стране…»
Эта девушка отмечает, что – при всей сложности стоящего перед ней жизненного выбора – ей все же легче, чем тем, кто приехал из Украины еще школьником, как ее младший брат. Она была студенткой в Харькове с 17 лет, попав в Бельгию, она знала, что будет продолжать свое художественное образование, и сразу поступила в ВУЗ на отделение дизайна. Ее младший брат не успел сделать профессиональный выбор до отъезда, а оказавшись в чужой стране, он растерялся, не смог найти свой путь – несмотря на поддержку принимающей семьи и сестры:
«Получается, то у него вот этот вот вопрос «а кем я хочу быть?» немножко растянулся во времени, и чем дольше оно варится, тем хуже это как бы становится, хотя в таком возрасте мы более-менее, как бы, сепарировались, он приехал в 16 лет. Родители не с нами, но родители в нашем случае не могли бы помочь сильно, хотя могли бы влиять на него, чтобы стал механиком, или чтобы стал врачом… У него желание – есть, даже, я бы сказала, слишком много желаний, и вот они теряются. Нужно выбрать просто что-то определенное, а что-то определенное прямо сейчас выбрать не получается, не хочется быть мастером починки велосипедов всю жизнь, он боится застрять вот в этом вот каком-то потоке просто простой работы. Он тоже прекрасно понимает, что он просто теряет время. Ему сейчас 18, самый лучший момент вообще, чтобы учиться, получать высшее образование, а не каким-то образом выживать».
Есть и успешные примеры интеграции подростков, оказавшихся в Бельгии без родителей. На видео «Радио Свобода» рассказывает о себе 16-летний Максим из Угледара, чей дом был уничтожен российской ракетой. Его родители не смогли покинуть Украину, он приехал в Брюссель с бабушкой и дедом, его приняла местная семья, позже оформившая опекунство. Мальчик оценил возможность не только лучше выучиться французскому языку, живя в брюссельской семье, но и освоить новые правила жизни:
«Чтобы все было четко, чтобы все было расписано, чтобы все было по времени, – рассказывает он. – Например, еда, семейные ужины. Для них это очень важно. Конечно, очень много хороших вещей, что можно заметить у этой семьи».
Вопрос подростковой сепарации стоит остро и в семьях, приехавших вместе, – родители с детьми. Мама троих сыновей рассказала, что целью переезда в ЕС для них было именно желание не разлучаться. Фактически, решение среднего сына поехать вслед за старшим (уже студентом, учившимся за границей к началу большой войны) вынудило и ее с младшим сыном покинуть дом. О самостоятельных решениях этого сына она рассказывает так: сперва он настоял на отъезде из Украины, а в 18 лет пожелал жить отдельно от родителей уже в вынужденной эмиграции:
«Он все равно хотел уехать и говорил: «Вот мне будет 16 лет – а ему как раз в сентябре 2022 года 16 лет – и он говорит: я имею право пересекать границу, я еду к брату. Ну, а стало 18 лет – он говорит, что я уже ухожу жить один, я имею право, я 18-летний. То есть, ему исполнилось 18 лет, он себе оформил социальную помощь, пока там на какой-то минимум он подрабатывает».
Молодой человек не только сумел найти заработок, продолжая учиться в школе, но и снял отдельное жилье вместе со своей подругой, тоже школьницей, оказавшейся в Бельгии без родителей, под опекой бельгийской семьи:
«Она, когда началась война, была с мамой, но мама уехала в Украину, а она никак не хотела. И она себе нашла тут какую-то программу, когда бельгийская семья за тебя несет ответственность. Она нашла бельгийку и жила у нее. А потом уже, когда они начали уже так встречаться где-то полгода, она уже приходила даже иногда сюда к нам, где мы жили, и уже той бельгийке начала говорить, что она бы хотела жить отдельно. И даже та бельгийка им помогла найти жилье, поспособствовала поиску, я так понимаю. То есть они уже вдвоем живут. Она еще считается под опекой, но как-то дети настолько сейчас продвинутые, что они все нюансы узнали. Она пять дней может находиться вне пределов той семьи, а только два дня жить в бельгийской семье».
По-другому, но не менее определенно настроен и младший сын в этой семье. Мама объясняет, что младший приехал только ради общества братьев, без них он не видит смысла жить не дома:
«Он как бы ехал больше к ним и за ними, но они повзрослели, и ситуация уже не та. Он, глядя на уже взрослую жизнь одного и второго, уже сам себе составляет представление о своей взрослой жизни».
Этот младший сын твердо намерен вернуться домой, поэтому он сознательно изолируется от новой реальности, не желает заводить новых друзей на новом месте:
«У него такие планы: чуть только закончится война, сразу вернуться домой. И он даже не хочет себе находить здесь бельгийских друзей, потому что, как он говорит, «я здесь не планирую оставаться». А так как он по характеру вообще такой, знаете, самостоятельный, то он вот даже сейчас интересуется разными компьютерными технологиями, какие-то разные курсы он уже проходил, даже что-то себе ищет, проходит, потому что никак не хочет здесь оставаться. То есть он как-то прямо планирует, ну он специально вроде не вступает в социальные какие-то дружеские истории, чтобы, типа, не тратить время…».
Все опрошенные девушки и юноши отмечают сложность языковой и культурной адаптации в новой реальности. Вот как об этом говорит студентка художественного ВУЗа в Бельгии:
«До сих пор, уже вот третий год, учу нидерландский – и сейчас вот тоже каникулы у меня, записываюсь снова на курс по нидерландскому, и буду проходить дальше, потому что, как я сказала, язык — это самое вообще, самое-самое важное. Неважно, насколько ты умный, насколько ты классный, весёлый. Если ты не можешь сказать этого – ну, ты никто. Для меня это скорее больше про социальное какое-то понимание друг друга, вот как людей, потому что у меня нету настолько близких отношений ни с кем здесь из бельгийцев, таких, как у меня были в Украине. Я здесь чужая, и я это знаю, что я здесь чужая, и, даже если я выучу нидерландский язык идеально, я все равно буду чужой, потому что я из другой ситуации. Это по факту влияет только на моё самоощущение, это никак не повлияет ни на работу, ни на обучение. Возможно, это даже не влияет на социальную жизнь – ты всё равно заводишь там какие-то знакомства. Но иногда я просто разговариваю с кем-то и про себя думаю: что я вообще здесь делаю, это не мои люди, мы никогда вообще друг друга не поймём… Вот такое иногда бывает, заскоки, обычно я стараюсь их убрать, думать об этом бесполезно, но бывает такое… Я не знаю, сколько лет надо прожить, чтобы чувствовать себя своей в чужой стране».
Некоторые болезненно воспринимают отношение к себе как к чужакам, как со стороны ровесников, так и со стороны взрослых, порой даже школьных учителей. Ученик немецкой школы в баварской деревне отмечает, что среди немецких учащихся есть такие, кто делит всех на немцев и не-немцев, а есть и другие – кто хорошо относится в ребятам из других стран:
«Вот у нас есть еще друг, один немец хороший. Вот с ним приятно разговаривать, он умный парень сам. И видно, что он толерантен ко всем, хорошо относится, так же он относится к нам. А есть немцы, которые возомнили себя главными этого поселка. Например, мы пошли в футбол играть – поле для всех, там написаны даже правила, как и что там можно использовать, а такого, чтобы мигрантам нельзя, – нет правила. Но пришли немцы, они нас выгнали, вытурили из этого поля, сказав, что нам нельзя там играть, – это поле, по правилам якобы, только немцам. Это не только в школе, в школе это, конечно, очень явно видно, как они делятся, там даже есть люди, которые чисто немцы и даже которые издеваются над мигрантами. И есть немцы, которые дружат, общаются с мигрантами, даже друзья детства, можно сказать, становятся с ними».
Девушка, учащаяся тоже в Баварии, но в другой школе, отмечает, что даже учителя в школе позволяют себе говорить при учениках: «у нас в классе только 3 немца», хотя в классе учатся дети, родившиеся в Германии. Но, поскольку они из семей турецкого происхождения, классная руководительница не считает их равными немцам, что обидно детям из семей мигрантов, в том числе и ее украинским ученикам. Девушка рассказывает про своих учителей:
«Двое, наверное, которые понимают нас, пытаются как-то помочь, но все равно у них выходят такие подколы, а так, в большинстве…особенно, как-то классный руководитель – прям, чувствуется, что она не любит нас, пытается унизить постоянно, сама оценку понижает».
Возникают порой конфликты и с детьми из других стран, тоже приехавшими в Германию. Так, один мальчик вынужден был подраться с группой ребят мигрантского происхождения, когда они стали утверждать, что поддерживают агрессию России, и это оскорбило украинцев. Известно и о случаях конфликтов украинских детей с детьми из семей, переселившихся в ЕС из России.
Многие украинские ученики с трудом находят взаимопонимание именно с другими беженцами – детьми из тех стран, где тоже люди страдают от насилия и войн: Афганистана, Сирии, стран Африки. Оказываясь в классах для инофонов, ученики из Украины порой не сразу готовы принять себя как часть общей группы детей-мигрантов. Но новая жизнь дает и возможность стать более открытым, толерантным, особенно для тех, кто приехал из маленьких городов и сел. Как справедливо отмечает мама украинских детей, консерватизм мышления часто зависит от степени провинциальности места – как в Украине, так и в Европе:
«У нас такое представление о Европе, что здесь все разрешено, открыто, и поэтому когда наши дети сюда переезжают, они как бы совсем по-другому. Но то же самое, на самом деле, есть и в Украине. Просто, я бы сказала, чем меньше город, тем люди больше друг друга знают. Ты там не очень можешь куда-то пойти, потому что там тебя тетка знает, там твою маму знает, твою бабушку. А в большом городе простор, понимаете? И мне кажется, что если это деревня, то она и в Бельгии тоже деревня».
Среди учителей, которые учат украинских детей в европейских школах, много мотивированных на помощь мигрантам педагогов, готовых уделять время и внимание ребятам, плохо знающим местный язык. Эти учителя верят, что украинские дети могут преодолеть все барьеры, стать прекрасными специалистами, найти хорошую работу в ЕС. Учитель морского колледжа рассказал о своих украинских учениках – некоторые из них и раньше учились морскому делу в Одессе и Мариуполе, другие выбрали эту специальность уже в эмиграции. Главной проблемой для всех стал новый язык обучения, и для решения этой проблемы школе нужно было принимать меры поддержки:
«Я думаю, что ключ к успеху – это язык. Если студентам трудно, то они на каждом шагу будут пользоваться мобильным телефоном или какой-то программой-переводчиком, – в принципе, так справиться вполне возможно. Если выполнять задания только в письменной форме и всегда пользоваться автопереводчиком, – что ж, тогда можно выполнить программу на минимуме. С другой стороны, я помню мальчика из Мариуполя, который пришел к нам записываться на первый год обучения. Ему всё понравилось, но он сказал: «Лучше-ка я сначала пройду языковой курс, а потом вернусь к вам». Я немного волновался, вернется ли он, – но он и правда вернулся и уже довольно хорошо владел языком. Он действительно мог понимать всё, что происходит на уроке, выполнять письменные задания, отвечать на вопросы, сдавать тесты, экзамены и т.д. Так что он, в каком-то смысле, самый положительный пример.
С третьей стороны, я видел успешных ребят, которые приходили в школу и сначала переводили все на свой гаджет, на мобильный телефон, или пользовались ноутбуком, или чем-то еще. И потом они развивались, использовали язык и продвигались в учебе. Так, например, в одной группе было два парня, один из Киева, а другой из Одессы, и мальчик из Одессы с первого дня решил сидеть в первом ряду, писать конспекты, делать заметки на протяжении всего урока, задавать вопросы после урока. Он тоже, на мой взгляд, добился больших успехов, – его оценки повысились с неудовлетворительных до почти удовлетворительных, и я думаю, что сейчас он уже находится на удовлетворительном уровне. Но ему потребовался год напряженной работы, а плохие результаты на первом году объяснялись исключительно языковыми проблемами.
А еще один студент, из Мариуполя, не справился с учебой и потом бросил школу. Это было жаль, и я подумал, что, если бы в начале было бы больше наставничества и поддержки, возможно, он бы справился со всей ситуацией намного лучше. Не думаю, что школа специально «заваливала» его, – просто недостаточно мотивировала к усердной учебе. Я наблюдал это на примере одного из моих студентов, которому просто нужно было больше времени для выполнения заданий. Он должен был сканировать вопросы, потом сканировать текст задания, чтобы найти ответы, потом сканировать ответы, и только потом он брал ручку и записывал ответы. В то время как другим ребятам не нужно ничего сканировать – они просто просматривают текст и находят ответ. Я думаю, дополнительное время для выполнения заданий его бы очень поддержало.
Я столкнулся и с непониманием коллег: они думали, что просто нужно перевести тексты на кириллицу, и тогда украинцы смогут их прочитать. Они почему-то считали, что украинские школьники не умеют читать латинские буквы, что, на мой взгляд, довольно странно: ведь ребята, даже если не учитывать гаджеты, привычны к YouTube, или к TikTok, или к любым социальным сетям, в которых много латиницы, они смотрят фильмы, слушают любимые песни, музыку. Я думаю, что у них нет никаких проблем с латинскими буквами – у них проблемы с пониманием смысла текста на иностранном языке. Поэтому им просто нужно было использовать хорошую программу-переводчик.
Но затем у нас с коллегами завязалась дискуссия о языковых программах-«помощниках». Пользование гаджетами-переводчиками в определенном смысле дает украинским студентам преимущество – или несправедливое преимущество. С другой стороны, поскольку они все время находятся в невыгодном положении, наличие такого небольшого преимущества никоим образом не дает им волшебного средства для решения любой языковой проблемы с помощью мобильного телефона или другого гаджета».
Отмечая сложности детей в языковой адаптации, учитель позитивно оценивает эффект интеграционных усилий в школьной среде:
«У нас очень разные студенты, и украинцы оказываются в мультикультурных группах. Бывало очень весело, когда другие студенты говорили утром «Доброго ранку» только для того, чтобы украинские ребята почувствовали себя комфортно или просто чтобы начать разговор. Несколько раз мы собирали наших украинских студентов и шли с ними на какие-то культурные мероприятия – например, на экскурсию-квест. Неформальное общаться было легче, и ребята были счастливы. Они чувствовали себя уверенно, и была команда сопровождения – например, мой коллега из Днепра, знающий украинский язык. Он взял путеводитель, и мы посетили несколько достопримечательностей, прочитали путеводитель, выполнили необходимые задания и ответили на вопросы – и в конце концов выиграли конкурс. Это было очень правильно – так провести время: ребята были вместе и могли поговорить друг сдругом – ведь в школе они обычно в разных группах, они чувствовали себя хорошо, им было приятно поговорить, погулять по городу, повеселиться, а когда они узнали, что мы выиграли конкурс, они почувствовали гордость: «Вот это да, мы сделали это!».
Среди учеников этой школы есть и те, кто сумел успешно совмещать учебу с профессиональной оплачиваемой практикой. Учитель рассказал о молодом мариупольце:
«Я знаю, что парень из Мариуполя занимается по системе «двойного обучения»: половину времени он фактически работает на борту корабля, а другую половину проводит в классе в школе, и он показывает большие успехи. Наниматели, на судне которых он проходит такого рода практические занятия, очень довольны. Конечно, подходите или не подходите вы своему боссу – это во многом дело личное, но, с другой стороны, я думаю, что принесло свои плоды его серьезное отношение к учебе и овладению языком для общения, хотя он и довольно скромный и тихий человек».
Еще рано подводить итоги разговора о том, как украинцы вырастают и вступают во взрослую жизнь в ЕС. Неопределенность момента, сложность ситуации, но и надежду передают слова юной студентки:
«Тут про какие-то далёкие планы на будущее, они вообще не очень… Я пока что чувствую себя комфортно в плане экономически и в плане учёбы, я здесь как будто бы просто чем-то занимаюсь, чего-то там изучаю, но вот как будто бы реальное что-то, настоящее строить можно будет только, когда война закончится, после того, как я увижу родителей и сестричек, съезжу домой… Почему-то вот такое чувство, что вот тогда уже я смогу выбрать, где мне лучше: здесь лучше или всё-таки дома было лучше. Но пока я стараюсь сделать как можно больше и как можно лучше всё, что я могу. Пока что не выгоняют из Бельгии, слава богу, спасибо Бельгии, но даже если начнут выгонять, то в моём случае это не будет какой-то страшной трагедией. Харьков я очень люблю как город, всегда любила, и, если вот мне сейчас скажут: «уезжай из Бельгии, всё, тебе тут ворота закрыты, выгоняем тебя», – то я поеду в Харьков и буду там строить свою жизнь, и я буду очень рада. Вот».
