Когда я впервые прочитала в прокурорском представлении, за что именно нас преследуют (точнее, что выбрали основным поводом), то очень удивилась. Преследовать за отчет о нарушениях полиции, официально направленный в Комитет ООН против пыток – это казалось абсурдом. Сложно найти в сфере защиты прав человека тему настолько понятную и не вызывающую споров, как запрет пыток и недопустимость нарушений со стороны сотрудников силовых структур. То, что среди полицейских есть те, кто нарушает закон, не отрицают даже сами руководители правоохранительных ведомств, а та часть наиболее серьезных нарушений, которая доходит до судов, как правило, заканчивается обвинительными приговорами, хотя часто неоправданно мягкими, но факты убийств, пыток и нарушений при этом подтверждаются. С мелкими нарушениями правил и грубым обращением сталкивается, наверное, каждый человек, которому приходится иметь дело с полицией, независимо от причины обращения. И вряд ли даже сами сотрудники полиции решаться утверждать, что полицейские в России никогда не нарушают законы. Но вот публично утверждать, что нарушения в этой сфере существуют, оказывается, является политикой.
Почему же, при всей очевидной актуальности и прозрачности целей написания отчета «Цыгане, мигранты, активисты: жертвы полицейского произвола», прокуроры выбрали именно его «фундаментом» создания шаткого здания обвинения АДЦ «Мемориал» в «иностранном агентстве»? Причины этого выбора, мне кажется, были потом продемонстрированы в самом «анализе» отчета в многочисленных документах прокуратуры, цитаты и формулировки которых выдавали какую-то почти личную обиду на отчет. Отсюда и преувеличения, искажения фактов (якобы мы утверждаем, что все сотрудники полиции нарушают закон или «оправдываем» массовые беспорядки). Ярким примером этой искаженной обидой логики, на мой взгляд, стало выступление в суде бывшего сотрудника ФСБ – эксперта по «вредным» для государства сочинениям, который усмотрел в отчете «политическую подоплеку», поскольку «массы ко всему прилаживаются бессознательно» (а как же, вы что, Маркса и Фромма не читали?), и неизвестно, как наш отчет мог повлиять на бессознательное граждан. «Вы не говорите что это плохо или хорошо, вы говорите о проблемах, которые сегодня имеют место у нас быть, причем совершенно четко затрагивая политическую составляющую», – «анализировал» нас эксперт. То, что в стране говорить о проблемах – значит заниматься политикой, само по себе проблема. Но представители власти любую критику рассматривают как посягательство, когда ошибочно считают власть своей личной привилегией. И если они нарушают чьи-то права – то это не нарушение, а проявление их власти, посягать на которую – нельзя. Впрочем, это уже точно о политике, так что лучше не отвлекаться.
Когда мы работали над нашим отчетом, то не предполагали, что занимаемся политикой. На юридическом факультете мне никто не объяснял, что заниматься анализом законодательства и правоприменительной практики, фиксировать нарушения прав человека, в том числе, со стороны органов исполнительной власти – это политика. У нас был только один предмет с однокоренным названием – «политология», программа которого состояла из сочинений вроде «Книги правителя области Шан» и «Государя» Макиавелли. Также один раздел теории права назывался «право и политика» и четко разграничивал эти понятия. Но, видимо, как при поступлении в ВУЗ многие преподаватели советуют студентам забыть все, чему их учили в школе, так и после окончания юридического факультета нужно снова разбираться, где политика, а где – право, теперь уже на основании произвольного толкования современных российских законодателей и правоприменителей.
Так вот, мы, конечно, когда пиcали отчет «Цыгане, мигранты, активисты: жертвы полицейского произвола», занимались самой «классической», если можно так сказать, правозащитой. Может быть, не совсем эффективной и основанной на наивной вере в возможности мирового сообщества, но именно правозащитой. Неслучайно в суде не вопрос нашего адвоката эксперту прокуратуры, что же он считает правозащитной деятельностью, если написание отчета в ООН – это политика, эксперт не смог ответить.
Сама тема отчета возникла не просто так, а в результате многолетнего общения с нашими заявителями из уязвимых групп. Значительная часть жалоб всегда была так или иначе связана с нарушениями со стороны полиции и других правоохранительных органов. Конечно, у разных дискриминируемых групп была своя специфика (например, права мигрантов нарушают, помимо полицейских, сотрудники УФМС, а в отношении цыганских женщин сотрудники полиции применяют практику «отрезания кос», зная, что волосы имеют особое значение для женщин из цыганских поселений), но от нарушений полиции страдали многие. Неоднократно нам приходилось звонить в отделы полиции, где сотрудники «изъяли в залог» паспорт мигранта или задержали цыганку и не составляли протокола, или задерживали участников акции и часами держали их в автобусах. Нарушения были разнообразны, с некоторыми удавалось справляться, просто позвонив в отдел и представившись сотрудником правозащитной организации, другие требовали привлечения ОНК, адвокатов, написания жалоб в прокуратуру.
«Цыганская» тема – самая «традиционная» для АДЦ «Мемориал», который и возник для защиты этой уязвимой группы и оставался единственной правозащитной организацией по защите цыган в РФ, всегда была тесно связана с темой нарушений полиции. С одним из «цыганских» сотрудников организации ее руководители познакомились как раз в связи с трагическим случаем гибели его жены – цыганки в отеле полиции. Несмотря на то, что не удалось собрать необходимых доказательств того, что цыганскую женщину изнасиловали и выкинули из окна отдела полиции (тогда – милиции), ЕСПЧ, который рассматривал дело, признал нарушения со стороны российских властей и назначили мужу погибшей компенсацию. Истории об убийствах и избиениях цыган сотрудниками полиции рассказывали многие местные жители во время поездок сотрудников организации по ближайшим областям – Ленинградской, Псковской, Новгородской. Но почти всегда не удавалось довести дело даже до подачи заявления в полицию, по весьма понятным причинам: родственники убитых или избитых цыган боялись заявлять, поскольку им еще предстояло жить рядом с теми же полицейскими, на которых они собирались жаловаться, тем более что и шанс объективного расследования в этих случаях справедливо казался им минимальным. Но то, что прокурорами в своих бумагах презрительно названо «рассказы лиц цыганский национальности», на самом деле, является описанием страданий конкретных людей и их семей. И у тех, кто побывал бы в тех местах, которые указаны в отчете, и побеседовал бы с местными жителями, вред ли возникли бы сомнения в правдивости описанных историй. Тем более, что большинство из них имеют ссылку на архив АДЦ «Мемориал» и имеют письменные подтверждения. Впрочем, в этих делах прокуроры явно не хотели устанавливать истину, их задача была только показать вредность отчета и, в частности, «рассказов лиц цыганской национальности», для имиджа российских правоохранительных органов.
В «цыганской» части мы описали обычное поведение полиции и в отношении компактных цыганских поселений. Рейды и спецоперации с оригинальным названием «Табор», направленные именно на цыганское население, включающие обыски, фотографирование и дактилоскопирование всех людей «цыганское национальности», не отрицались и самими полицейскими. Такая практика не закреплена ни в каких законах и, очевидно, является дискриминационной, но, тем не менее, широко распространена и не отрицается полицейскими даже в официальных заявлениях на своих сайтах. Общение с жителями цыганских поселений в ходе полевых выездов сотрудников АДЦ «Мемориал» позволило собрать немало материала о нарушениях со стороны полиции. Попытки добиться эффективного расследования, как правило, ни к чему не приводили. Именно для таких случаев предусмотрен механизм подачи альтернативных отчетов: когда невозможно добиться решение проблемы нарушения прав человека путем обращения в юрисдикционные органы внутри государства. Когда нет возможности исправить ситуацию в каждом отдельном случае, остается надежда на то, что исправить нарушения можно на международном уровне, когда существует надежда, что само государство признает, что существует проблема и ее нужно решать. Так, к примеру, было с проблемой отсутствия специальной программы позитивных мер для цыганского населения в РФ. Комитет ООН по ликвидации расовой дискриминации неоднократно принимал рекомендацию, сформулированную, в том числе, в отчетах АДЦ «Мемориал», о необходимости федеральной программы помощи цыганскму населению. В результате, в начале 2013 года Минрегионразвития приняло «План мероприятий» по социально-экономическому развитию цыганского населения, что нельзя не считать достижением и результатом работы на международном уровне, в том числе и с участием НКО.
Часть отчета про мигрантов сложилась по результатам работы сотрудников АДЦ «Мемориал» по проектам защиты прав мигрантов. Один проект был посвящен отдельно теме произвольного длительного заключения мигрантов в центрах временного содержания (ЦСИГах) и нарушений при таком содержании. Идея необходимости такого проекта возникла во многом в связи с делом в ЕСПЧ «Лакатош и другие против России», в котором заявителями выступали цыгане-мадьяры, живущие на территории Санкт-Петербурга. Не имея документов и являясь фактически лицами без гражданства, они постоянно попадали в ЦСИГ для выдворения, но не выдворялись, поскольку Украина – страна, из которой они приехали, отказывалась их принимать. Сроки такого фактического лишения свободы измерялись годами. Более того, как только цыган-мадьяр выпускали на свободу в связи с невозможностью депортации, их могли тут же снова задержать и поместить под стражу. Абсурдность и бесчеловечность такого порядка, особенно с учетом ужасных, фактически тюремных условий содержания, была непонятна, пожалуй, только вовлеченным в ее исполнение сотрудникам правоохранительных органов. И даже власти РФ официально эти нарушения признали и выплатили компенсацию Анне Лакатош и другим заявителям. Более того, возможно, это решение повлияло на ускорение строительства нового здания ЦСИГа в Красном Селе под Санкт-Петербургом, условия в котором, по крайней мере, значительно лучше прежних.
Но даже те мигранты, которые не попадали в ЦСИГи, могли стать жертвами нарушений со стороны сотрудников полиции. Когда мы обсуждали структуру отчета, помню, мы сомневались, стоит ли включать в отчет информацию о нарушениях, не связанных непосредственно с насилием и пытками, но все-таки решили, что стоит. Например, мигранты часто жаловались на такое нарушение, как изъятие паспорта сотрудниками полиции или УФМС. Либо в качестве «залога» до оплаты штрафа, либо с требованиями «выкупа». Постоянные проверки в метро, «антимигрантские кампании» 2012 года – все это, как справедливо отметил мой коллега в отчете, создавало атмосферу страха и бесправия, в которой вынуждены были (и, очевидно, вынуждены сейчас) находиться трудовые мигранты. Но для сотрудников полиции и прокуратуры, как выяснилось, это всего лишь «рассказы мигрантов». С теми мигрантами, которые жаловались на избиение сотрудниками полиции, мы неоднократно пытались довести дело хотя бы до принятия заявления о преступлении в полиции. Если же это и удавалось, то мигранта, как правило, пытались обвинить в каком-либо нарушении миграционного законодательства и вынудить уехать или запугать так, чтобы от отказался продолжать жаловаться. Помню, как с одним мигрантом, которого, как он рассказал, сотрудники полиции избили дубинкой в полицейской машине, мы ездили в травмпункт, чтобы снять побои. Несколько раз повторили врачу, что побои мигранту (у которого обнаружилось сотрясение мозга) нанес сотрудник полиции, указали отдел и приметы, добились отправки телефонограммы, но в результате – ничего. Даже в случае, когда уголовное дело должно было быть возбуждено автоматически, ничего не было сделано. Отсутствие эффективного расследования нарушений в отношении мигрантов со стороны сотрудников полиции, к сожалению, является существующей практикой, которую мы также отразили в отчете.
Часть про «активистов» – на первый взгляд, самая спорная в «политическом» смысле, на самом деле, является такой же правозащитной, только здесь объектом защиты являются люди, которые активно выражают свою гражданскую, идейную, политическую позицию. Которые реализовывали свое право на мирный протест в декабре 2011 года и потом, в 2012 году, в ходе «непосредственной реакции на важные политические события» в форме мирных акций, что, по мнению Европейского Суда, является правом граждан. Не касаясь даже прав на свободу собраний, выражения мнения, в отчете мы сосредоточились только на нарушениях личных прав тех, кто был задержан, тех активистов, которые подвергались незаконным преследованиям.
Вообще, в конце 2011 – начале 2012 года нам как правозащитникам постоянно звонили задержанные, поскольку многие из оказались в такой ситуации впервые. Они спрашивали, как защитить свои права в полиции, жаловались на произвол сотрудников, спрашивали, как защищаться в суде. Мы, конечно, давали им правовые советы, помню, даже устраивали тренинги «как быть административным защитником в суде», разъясняли, на что сотрудники полиции имеют право, а на что нет. В ходе массовых задержаний были и случаи применения силы, и неизбежные нарушения условий и сроков содержания. Кто-то может сказать, что правовой помощью задержанным мы поддерживали протестующих, то есть занимались политикой, но правильнее будет сказать, что мы защищали их права. Поскольку «протестующие» были в определенной мере уязвимой группой, и защита их от произвола со стороны властей было естественным делом правозащитников. Впрочем, в то время еще не было представления об организациях-«иностранных агентах», которые занимаются политикой – эта идея возникла у законодателей немного позже, хотя, наверняка, именно под влиянием представлений о «вредности» правозащитников, которые могут защищать тех, кто с решениями власти не согласен.
То, что полицейские при задержаниях протестующих нарушали законы и подзаконные акты, неоднократно признавали суды Санкт-Петербурга. Представляя задержанных в качестве «административных защитников», мы доказывали в суде, что протоколы были составлены с ошибками, что полицейские, вызванные в суд, не могли даже сформулировать основания для задержания, что сроки и условия содержания в отделах нарушали постановление правительства о нормативах содержания задержанных. И хотя судьи часто становились на сторону сотрудников полиции, руководствуясь презумпцией законности всего, что делают полицейские, в некоторых случаях суд признавал нарушения. Часто из-за ошибок в протоколах материалы отправлялись «на доработку», и больше до суда они не доходили. И в отдельных случаях удавалось доказать, что обвинения полицейских несостоятельны, а их действия – незаконны. Помню, долго мы пытались доказать в суде, что нарушения полицейских причиняют задержанным моральный вред. В одном из случаев это удалось: Санкт-Петербургский городской суд признал, что задержанному был причинен моральный вред в результате нарушения условий содержания его в отделе полиции. И хотя нарушения были не такими значительными, не являлись пытками сами по себе, но, как отметил в своем заявлении задержанный, «осознание факта, что полиция не только не стоит на защите законных прав граждан, но и является прямой угрозой для жизни и здоровья, как лично меня, так и членов моей семьи, вызвало у меня ощущение беззащитности». Чтобы это ощущение беззащитности перед действиями полицейских не возникало у людей или, по крайней мере, возникало как можно реже, нужно, в первую очередь, чтобы обо всех нарушениях полиции можно было спокойно и открыто говорить, не опасаясь преследований. Что мы и хотели сделать в нашем отчете «Цыгане, мигранты, активисты: жертвы полицейского произвола», как бы прокуроры и прокурорские «эксперты» не приписывали нам «политическую подоплеку» и стремление «приложиться к бессознательному», повлияв тем самым на политику. Впрочем, что касается политики, хорошо бы, чтобы те, кто на самом деле ей занимается, понимали, что свидетельства о нарушениях полиции должны быть основаниями для проверки работы полиции, а не правозащитных организаций.
Анна Удьярова