Обратная связь Почти пять лет назад в Украине началась реформа под сложным названием – “деинституциализация”.
Даже сегодня не все знают, что этим термином обозначается реструктуризация интернатных учреждений. У реформы есть свои сторонники (в первую очередь, конечно, работники системы и люди, которые не верят в альтернативы семье, если ребенок и/или его семья оказались в кризисных условиях). И есть те, кто в XXI веке не считает ее актуальной, хотя «сиротинцы» – это меж/послевоенное изобретение, и в мире уже накоплен опыт реформирования сиротских учреждений.
Реформа интернатных заведений не значит, что все интернаты сразу закроют, а детей выбросят на улицу. Ее цель – создать для детей, которые оказались без семьи, условия, максимально близкие к семейным. Кроме того, государство помогает ребенку оставаться в семье, поддерживая родителей, имеющих инвалидность или зависимости. Так делают в разных странах – например, в соседней Польше, избавляясь от устоявшихся клише и стереотипов, развивая интервенционные семьи и ребцентры.
Это хорошо для детей и выгодно государству, потому что идет системное, но точечное вмешательство, а содержание наполовину пустых «махин» детских домов, условия в которых к тому же калечат детей.
Я помню, как еще каких-то лет 15 назад мы с коллегами работали на улицах. Дети, которые были лишены родительской опеки, или сироты разного возраста не все жили в интернатах или у родственников: некоторые обитали в канализационных шахтах, в строительных вагончиках, у разных посторонних людей.
На мой вопрос: “Почему вы сбежали и не хотите возвращаться в интернат или училище, в котором учитесь?” было много ответов, но почти от каждого или каждой мы слышали о жестокости, насилии, травле, жизни, как в зоне (режим, график, «пряники» и «кнуты» и т.д.). Взрослые, конечно, нередко подвергают сомнению достоверность таких рассказов – ведь так было не во всех интернатах. Но система такова, что подобные «режимные» – хотя, казалось бы, детские – места, автоматически оказываются местом несвободы. И если ребенок там не приживается, то это уже «звоночек» для взрослых.
Помню разговор с замурзанным парнем лет 15-16. Задаю вопрос по опроснику:
“Были ли контакты с правоохранительными органами?”
Вижу в больших голубых глазах непонимание и ожидание объяснений.
– Менты загребали?
-А–а–а, да.
-За что?
-У нас меняли отопление, и осталась старая батарея. А нам денег не хватало на жвачки и сигареты, мы ее на металлолом и оттащили. Затем директор пришел с ментами и разбирался.
Я прекрасно понимаю мотивы этого поступка: ведь интернат для этих детей – большой дом, и все, что внутри, они воспринимают как свое. Поэтому ничего страшного они не видели в том, чтобы от лома избавиться и подзаработать на карманные расходы.
Это пример того, как в интернате не учат жизни. Хотя дети учатся и выполняют часть работ по самообслуживанию, с ними ведется работа по профориентации, но в основном всё за них делает и решает персонал.
В 2013 году я приехала в интернат в моем родном Снежном – там была комната для обучения жизненным навыкам. Проект презентовали громко: в комнате красиво, свежий ремонт, стиральная машинка, микроволновка, мебель и даже кофемашина. Все вроде бы хорошо, но после презентации комнату закрыли. На мой вопрос, во всякое ли время в комнате могут быть дети, персонал ответил утвердительно. А дети в приватной беседе ответили, что только по часам, только когда воспитатель скажет, а в основном закрыто. И это не по злой воле, а потому, что взрослые пекутся о сохранности оборудования, – ведь проект рассчитан на несколько лет. Вот вам и жизненные навыки.
Не каждый из нас задумывается о том, что жизненные навыки приобретаются ежедневно, ежесексекундно, – в процессе получения «обратной связи» от окружающих нас близких людей. И даже «домашние» дети нередко не находят внимания и понимания в своей семье – что уж говорить о детях в интернатно-сиротской системе.
Как-то в приюте я разговаривала с очередным «беглецом». Оказалось: сбежать его заставило то, что парень хотел быть водителем, а его отправили в училище, где готовят строителей. Никто не разбирался, кем он себя видит, какой профессиональный путь для себя хочет выбрать. Даже мое присутствие заместительница директора приюта использовала для «воспитательной беседы. “Да какой из тебя водитель, – сказала она, –ты же наркоман.” Я выяснила, что беглец пару раз курил с пацанами траву. Конечно, это плохо, но я, работая с уличными детьми, видела гораздо более тяжелую наркоманию. А унижение и обесценивние личного выбора ребенка никакого воспитательного эффекта не имеет.
Интернатским детям не только не дают шанса реализоваться, но и отдаляют от родственных связей: нередко детские учреждения находятся далеко от места жительства родителей, поддерживать отношения с детьми им в этих условиях трудно. А сотрудники учреждений нередко утверждают, что родители «не изъявляют желания» общаться с детьми.
В номинально взрослой жизни (в 16 лет выпускаются из интернатов) детей подстерегает еще одна проблема – с жильем. Бывает так, что дети нашли силы кое-как закончить училище и вернуться в то место, которое они считали своим домом. А там живут другие люди, или родительский дом стоит в руинах. Например, во Львовской области на учете стоит 625 детей и уже совершеннолетних людей из числа детей-сирот и лишенных родительской опеки, причем 64-м из них уже за 35 лет. Жильем, положенным им по закону, будет обеспечено только 122 человека. А остальные как же?
Война нанесла детям из сиротских учреждений дополнительные травмы. В 2014 году интернатовскую детвору из Донецкой и Луганской областей вывезли в Одесскую область. К нам тогда было много телефонных обращений о помощи: дети некоторых детей разлучили с братьями и сестрами, по отношению к ним применялось насилие и шантаж.
По отношению к бывшим сиротам наше общество полно предубеждений. Помню, приехала я в поселение перемещенных моих земляков. Мамочки ополчились против одной юной одинокой мамы: “Пьет, гуляет, может закрыть ребенка в комнате на ночь и уйти гулять, надо отбирать ребенка и выселять”. Слушаю говорящих наперебой женщин и мою коллегу с тем же мнением, а потом спрашиваю: ”Наверное, эта мамочка в интернате росла?” В ответ молчание, а потом вопрос: “А как вы узнали?” Эти заботливые и положительные женщины не думали о том, что, вырастая в стае отказников, брошенников и лишенных родительской опеки, дети перенимают и повторяют интернатную модель воспитания, не всем взрослым – бывшим воспитанникам интернатов присущ материнский инстинкт.
Вспоминая своих подопечных, я будто бы смотрю срежиссированный мною фильм. Я рассказала лишь небольшую часть их историй, но эмоции меня переполняют до сих пор. Не обо всех я знаю, не все они успешно дошли до взрослой жизни – некоторые оказались в заключении. Но есть, конечно, и счастливые истории – Маша стала успешным ландшафтным дизайнером, а Галя, которой в 16 лет посоветовали отказаться от ребенка «добрые» работники роддома, смогла после 20-ти создать семью и родить второго ребенка. Галя уважает тайну усыновления, но надеется, что ее первая дочь, оказавшаяся в приемной семье, когда вырастет, сама примет решение о том, будут ли они общаться.
Деинституализация – это правильное решение государства, которое мы должны поддерживать. А еще – не надо спешить осуждать бывших интернатских детей. Они через многое прошли, нужно пытаться их понять и помочь им.
Светлана Тарабанова, Женский Консорциум Украины
By Andrew Butko, CC BY-SA 3.0,
Материал вышел при поддержке ре-гранта Форума гражданского общества Восточного Партнерства и финансировании Европейским Союзом как часть поддержки гражданского общества в регионе. В рамках регрантинга Форум гражданского общества Восточного Партнерства поддерживает проекты своих членов, которые способствуют достижению миссии и целей Форума. Гранты предоставляются организациям гражданского общества из стран Восточного Партнерства и ЕС. Ключевые области поддержки – демократия и права человека, экономическая интеграция, окружающая среда и энергетика, контакты между людьми, социальная и трудовая политика.
Публикация подготовлена при финансовой поддержке Европейского Союза. Ее содержание является предметом ответственности АДЦ «Мемориал» и не отражает точку зрения ЕС.